Известные люди в гостях у «Пулковского меридиана» >>> Сергей Барковский
Заслуженный артист России Сергей Барковский: «В современном театре всё больше голого рассудка»
Заслуженный артист России Сергей Барковский, известный своими ролями как в кино, так и в театре, рассказал «Пулковскому меридиану» о том, что значит День Победы в его семье, как начиналась его карьера и как вернуть в русский театр лучшие русские традиции.
– Вы закончили философский факультет государственного университета. Как это на вас повлияло, как это повлияло на вас в вашей профессии артиста? – Повлияло всерьёз и надолго, мозги вправило, подарило огромный запас знаний, опыт общения с мудрыми и интересными людьми. В моей же новой профессии под названием «театр» этот университетско-философский багаж помогает не напрямую, а косвенно, опосредованно. Тут надо было наладить новый механизм, тут должна работать не голова, а душа, не мысли, а эмоции. Философия есть стихия чистой мысли, театр – стихия чувства, как и в любом другом виде искусства. И Мар Сулимов, мастер театрального курса в институте, перенастраивал меня, «головастика», чтобы зазвучали другие струны – «струны души». И правильно делал. Ибо у нас в современном театре всё больше голого рассудка и все меньше души. Философы говорят: предмет диктует метод, то есть подобное познаётся подобным. Чтобы душа у зрителя заговорила нужно и спектакли «строить душой». Сердцем создано – сердцем и познаётся. И зрители в театр идут, в отличие от многих критиков, не за умозаключениями и концепциями, а за этим душевным созвучием, не режиссёрские шарады разгадывать, а над вымыслом «слезами облиться». Не картинки и спецэффекты смотреть, а «живую жизнь», где они узнают себя и свои проблемы.
– Почему вы считаете, что в современном театре нет души? – А вы походите, посмотрите. Сплошные знаки, символы, ассоциативные ряды, гиперболы, параболы и прочие метафоры. А живых людей всё меньше и меньше на сцене. Что происходит между ними, всё меньше и меньше понятно. Ходят какие-то либо категории на двух ножках, либо абстрактные, безликие манекены. Современной режиссуре не нужны актёры «с процессом», нужны статисты, сносно двигающиеся и напряжённо говорящие текст. Поэтому и жизни нет: ничего на сцене не происходит. А именно «процесс» заставляет меня, зрителя забыть, что я в зале, и погрузиться в сценическую историю, то есть кого-то полюбить, кого-то возненавидеть, за кого-то болеть, то есть сопереживать персонажам. Именно за этим я иду в драматический театр. А меня обманывают, в опере не соврут, ибо там я услышу пение, а в балете не обманут, ибо там будут танцевать: классику, модерн, любой другой стиль, – но это будет хореография. А прихожу я в драмтеатр, а мне всё чаще подсовывают липу, либо сценическую инсталляцию, либо хэппенинг, либо шоу, либо какой другой «перфоманс», прикрываясь именами Гоголя, Уальда, Шекспира и других авторитетов. Сейчас всё чаще либо «головастики» делают театр, либо люди с искривлённой душой, либо вообще не понимающие и не чувствующие, что такое драматический театр. Вот он и гибнет.
– Почему именно сейчас возникла такая ситуация? – Мне кажется, что режиссёры, считающие себя новаторами, поощряемые критиками, которые эти новации ищут, пытаются угнаться за европейским театром, с его формализованностью, метафизичностью или эпатажностью, за Бродвеем с его мюзиклами, за Лас-Вегасом с его шоу и сценическими эффектами. Тщетно, не догоним, не хватит сил, фантазии и денег, да и не в нашей традиции. Задушили наш авангард ещё в 30-х годах. Надо беречь и развивать то, в чём они нас не догонят – психологический театр. Тут мы были впереди планеты всей и даже делились с Европой и Америкой, создавая у них актёрские школы. А теперь морщим носик при упоминании о Станиславском и Немировиче-Данченко, считаем психологический театр скучным, путая его с бытовым и не понимая, что психологический театр предполагает и питает все жанры, известные театру, считаем это замшелым старьём или «нафталином». И тащим на сцену под видом современного театра всякую чепуху. А критики эти «инновации» поощряют. А молодые актёры и режиссёры, видя, за что дают гранды и награды, думаю, что это и есть «истинный» театр. А то, чему учат в учебниках, школах и академиях, нужно поскорее забыть. Вот пшик и получается.
– Какой выход вы видите? – Думается мне, что, во-первых, нужно повернуться лицом к автору и пытаться прежде всего его разгадать. Если автор хороший, он сам всё скажет о вечных проблемах и их современном звучании. Нужно повернуться лицом к психологическому театру, традициям, искать новизну и созвучия с нашим днём, понимая, что современность не в том, чтобы играть Шекспира в джинсах и с мобильниками, это примитивно и поверхностно, искать её надо в новых смыслах, в новом языке (имеется ввиду не сленг, жаргон, мат и прочая «подворотня»), в новых тональности, психологическом жесте, подтексте, втором плане и прочих средствах из арсенала психологического театра. Нужно повернуться лицом к человеку и его проблемам, собственно к драме. И тут искать новые выразительные средства, а не тащить на сцену мультимедиа, другие виды искусства, превращая театр в шоу, цирк или кинотеатр.
– Практически всю свою творческую жизнь вы играете в театре на Фонтанке. Почему? – Во-первых, это живой театр, здесь нет бессодержательной театральщины. Во-вторых, это позитивный театр. Говоря о самых сложных проблемах, мы избегаем чернушности, избегаем агрессии и депрессии, ищем свет и надежду. Мы не ставим диагнозов обществу, мы пытаемся людей лечить. Художественный руководитель театра Семён Спивак умеет найти лёгкость, юмор даже в самых «растрагедиях». И наоборот: в весёлой комедии – серьёзную тему. Как в жизни: белое и чёрное рядом. А когда есть эта разность потенциалов, высекается искра.
– Вы работали с детскими садами и школами... Что это был за опыт? – Стояли 90-е. Нужно было как-то зарабатывать на жизнь. Делали маленькие камерные спектакли. Сами искали площадки, сами переносили декорации и костюмы, не было должного освещения, звука. Но старались не халтурить, потому что работали для детей. Если они отвлекаются от того, что происходит на сцене, значит, артисты не захватили их внимание. Детишки – точный камертон качества твоей работы. Так что опыт этот был очень полезным.
– Вы помните, когда вы в первый раз пришли в театр в качестве зрителя? – Когда я учился в школе, мы всем классом выезжали в театр. А потом писали сочинения по впечатлениям от спектакля. Эти «вылазки» меня не вдохновляли: то ли качество спектаклей было низким, то ли я не дорос до верного восприятия. Короче, не стал театралом, не приходило в голову вне школьной программы ходить на спектакли самому и, конечно, стремиться на сцену. Хотя, помнится, иногда на неё выходил: в школе был кружок «Правила хорошего тона». Мы разыгрывали перед сверстниками сценки из поведения человека в обществе. Этикету, может, я научился, но в театр не потянуло.
– Этой профессией вы впервые заинтересовались в университетском театре? – До театра-студии была ещё самодеятельность на факультете университета, у нас сформировалась творчески активная команда, что странно на философском факультете, где каждый – мудрец-одиночка. В нашей компании были поэты, художники, режиссёры, музыканты, все превращались в актёров, когда мы устраивали на факультете праздники. Многие и сейчас помимо философии занимаются творчеством. Но в театр пошёл я один.
– Что вас больше интересует: работа в кино или в театре? – И то, и другое бесконечно интересно. Но требует разных выразительных средств, а значит навыков. В кино работаешь тоньше, подробнее, аккуратнее. Любая малозаметная мелочь может сказать многое. Иногда играешь только глазами. В театре же это всё может быть просто не замечено. Здесь тебя слышать, видеть и чувствовать должны и на последнем ряду. Тут затрачивается весь организм. Есть поговорки: в театре не наиграешь – не сыграешь, а в кино лучше недоиграть, чем переиграть. Сложность в том, что и перед камерой, и на сцене ты должен быть правдивым и выразительным. Ещё разница в том, что в кадре ты существуешь секунды, а должен держать всю перспективу роли, чтобы потом в монтаже жизнь персонажа связалась в видимую нить. В спектакле же проживаешь всю роль от начала и до конца. Что легче, что труднее, трудно сказать. По-разному.
– Какие чувства вызывает у вас День Победы? Отмечаете ли вы это праздник?
– Какие чувства может вызывать главный праздник в нашей стране? И не официозно главный, а по сердечному настрою каждого человека. Недавно я был членом жюри Всероссийского конкурса самодеятельности юристов, потрясло и умилило то, что каждый третий эстрадный номер был посвящён Великой Отечественной войне. Ребята всем существом «вкладывались» в эту тему. А ведь это молодые люди, чьи уже не деды, а прадеды воевали. Мои бабушки рассказывали мне об ужасах оккупации, папин отец партизанил в Белоруссии, мамин – воевал в Украине. Родители помнят войну и мы, конечно, День Победы отмечаем. Ещё с прошлогоднего праздника у меня на машине висит георгиевская ленточка, я её не снимаю, ибо о войне нужно помнить не только в День Победы, как и ветеранов надо беречь и почитать не только в праздники. И государству, и каждому из нас.
